Статья с некоторыми изменениями была
опубликована под названием "Газета "Культура"
в сборнике Петербургского Мемориала
"Самиздат". 1992 г.

Ю. Димитрин

      Когда вспоминаешь о нашей газете, видишь, с какой скоростью после XX съезда КПСС новые идеи захватывали далеко не элитарный круг студенчества. На съезде Хрущев произнес знаменитый доклад "О культе личности" Сталина. С этим докладом познакомилась масса людей. Наш факультет был вызван на читку памятного документа. Я тоже в числе прочих студентов зачитывал какую-то часть доклада с трибуны перед всем факультетом, держал в руках эту красную (по формату - журнал "Огонёк") книжечку с надписью "Для служебного пользования". В феврале прошел съезд, а в марте произошло неожиданное событие, которое бы не случилось, если бы студенческая масса не заявила о себе. Секретарем комитета комсомола института был избран совершенно нестандартный человек, который по существовавшим тогда правилам оказаться на этом посту не мог, - Борис Зеликсон. Для комсомольской номенклатуры это была немыслимая фигура. Во-первых, фамилия, во-вторых, беспартийный, в-третьих, человек, который совершенно никем из начальства не был рекомендован. Это вызвало переполох в райкомах комсомола и партии. И, что важно отметить, избранием Зеликсона комсомольским собранием была провалена рекомендованная кандидатура - будущий деятель Комитета госбезопасности некий Феликс Приставакин.
      Зеликсон заканчивал четвертый курс. При его светлой голове, организаторских способностях и контактности ему не трудно было подобрать к концу семестра хорошую команду для комсомольской работы. Я был причастен только к одному участку того плана, который он вырабатывал. Этот участок относился к культуре, к культурно-массовой работе в среде студенчества.
      Идея газеты "Культура" родилась в моей голове на многокилометровых тропинках производственной территории Охтинского химкомбината, где мы с Борисом Зеликсоном летом между четвертым и пятым курсами проходили практику. Отлынивая от наших производственно-технических обязанностей, мы много гуляли и говорили. Во время этих разговоров и родилась идея газеты "Культура". Она осуществилась в начале нового семестра в сентябре того же года.
      Газет "Культура" представляла собой фанерный щит полтора на два метра с вертикальными деревянными реечками, которые определяли ширину колонки. Материалы в газете менялись не сразу. Старые снимались по мере появления новых статей.
      В редакцию газеты вошли люди, среди которых были те, кого теперь знает культурная Россия: Евгений Рейн, Анатолий Найман, Дмитрий Бобышев. Эти три будущих питомца Анны Андреевны Ахматовой начинали свою дружбу в нашем институте, может быть и в редакции газеты "Культура". Учились они на одном курсе, но на разных факультетах. Главным редактором "Культуры" стал Леонид Хануков.
      Я заведовал в газете отделом музыки. Среди студентов были популярны эстрада и джаз (я предпочитал классическую музыку). С. Городинский и А. Волынский вели отдел театра. Статьи, появляющиеся в "Культуре", по тем временам были глубокими и как-то по-новому написанными. Назову некоторые из них: статья Наймана о бельгийском фильме "Чайки умирают в гавани". Этот фильм произвел тогда на всех нас огромное впечатление. Евгений Рейн написал о полузапрещенном в те времена французском художнике Сезанне, Дмитрий Бобышев свою статью назвал "Хороший Уфлянд". Володя Уфлянд не учился в нашем институте. Для "технологов" это была статья о неизвестном студенте, который хороший и пишет хорошие стихи. Читатель мотал на ус: кроме официальных литераторов, есть еще "свои", такие же, как он сам.
      Газета не вызвала ажиотажа среди студентов, но позитивное и заинтересованное отношение чувствовалось. Начальство, казалось, отнеслось к ней лояльно. Прошло две недели. Во время ноябрьских праздников произошли следующие события: советские танки подавили венгерскую революцию, и в то же время началась "империалистическая англо-франко-израильская агрессия" на Суэцком канале. Все это привело к подъему политической бдительности начальства.
      Режим был напуган восстанием в Венгрии, и то, что казалось ему недавно безобидным, теперь наводило на мысль о развитии событий по венгерскому варианту у нас. В институтской многотиражке появилась разгромная статья "По поводу газеты "Культура", под ней подпись: "Я. Кернер, член КПСС". Надо хотя бы кратко описать Я. М. Лернера, который сыграл мерзкую роль не только в истории нашей газеты, но и в деле поэта Иосифа Бродского.
      Яков Михайлович Лёрнер был парнишей со смолисто-черными волосами, абсолютно убогой речью и вроде бы простецким характером. Мы его звали Яша или Яшка. Ни грамма уважения он не вызывал ни у кого. В глазах студентов он был объектом для насмешек, правда, довольно безобидных. Невозможно было себе представить, что этот человек способен принести кому бы то ни было, хоть какой-нибудь вред, в связи с полнейшей ничтожностью этой фигуры. (Как мы все ошибались!) Числился он председателем студенческого профсоюзного клуба или на какой-то другой платной должности в профсоюзе. Говорил с украинским акцентом, не стеснялся, что в прошлом был майором КГБ (думаю, сильно завышая свое звание). Про меня в его статье было сказано: "Как может нас учить культуре студент, который пять раз сдавал зачет по политэкономии?". Это была чистая правда. Учился я очень плохо, и выгонять меня можно было гораздо раньше, чем появилась газета.
      В центральной прессе вскоре тоже появилась статья о нас. На партбюро института кто-то встал и трагически сказал, что произошло два экстраординарных случая в нашей жизни. Во-первых, у преподавателя такого-то при обыске отобрали пистолет и антисоветские листовки, которые он хранил в сочинениях Ленина. (Это сообщение, о котором я ничего больше не знаю). И, во-вторых, именами наших студентов пользуется вражеская пропаганда.
      Что же произошло? "Комсомольская правда" напечатала статейку "Что отстаивают товарищи из Технологического института". Государственный секретарь Соединенных Штатов Америки Джон Фостер Даллес, выступая в Турции и упоминая имена студентов нашего института, и, изображая нас борцами против коммунизма, использовал факты, приведенные в КП.
      Некоторое время мы сопротивлялись. Газета продолжала висеть. Потом поступили нестандартно. Статеечку Лернера поместили в свою газету - показали, что мы не боимся дискуссий. В те времена это было совершенно не принято. В итоге с нами поступили либерально. Может быть потому, что нас поддерживали многие преподаватели, некоторые открыто.
      Вступился писатель Даниил Гранин. Он ходил в Горком КПСС и защищал нас. Возможно, это помогло. Меня вызвали в партком на экзекуцию. Я учился на пятом курсе, хотел закончить институт. Спрашивали про мои политические убеждения. Моя преподавательница незабвенная Анна Михайловна Климова стояла сзади и делала мне знаки, как отвечать. К тому же я недавно женился и по институту среди партийных боссов был пущен слух, что я остепенился. "Остепенился, тем более на пятом курсе. Учится плохо - не страшно. И такие специалисты нам нужны. Пусть кончает!"
      Меня в наказанье распределили на Охтинский комбинат, ("чтобы поварился в рабочем котле"), хотя были и более привлекательные места. Полуторачасовая езда каждый день туда и обратно, многокилометровый пробег опаздывающего человека до своего цеха...
      А Рейну пришлось хуже. Он, как было написано в приказе, ко всему прочему "задавал провокационные вопросы" на семинарах по научному коммунизму. Его исключили из института. Потом он окончил холодильный институт. Серьезно пострадал один Борис Зеликсон, но значительно позже. Через много лет он был арестован по совершенно другому делу. Следователь КГБ ему сказал: "А мы тебя ждем, дорогой, уже несколько лет", - и показал материалы из нашей газеты "Культура".